– Черт знает что!

– Григорий Дмитрич?

Поименованный так сжал в руке собственный сюртук и еще раз ругнулся, только уже сквозь зубы – между пальцами просочились крохотные капельки воды. А затем вскинул голову, пройдясь взглядом по длинному ряду вывешенной одежды, нашел более-менее подходящее по цвету и крою и шагнул поближе. Недолго повыбирал, тут же примеряя понравившиеся сюртуки прямо на себя, почти не глядя прихватил рубашку и прошествовал в кабинку для переодевания.

– Кхм. Стоит ли, Григорий Дмитрич?.. Товарец здесь не вполне…

Тресь!

Над занавесочкой пролетел спутанный комок белой ткани.

– Приказчик! Еще рубашку. И не то дерьмо, что попалось мне в первый раз! Тимофей Алексеевич, будь добр, проследи.

Второй экземпляр нательного белья устроил покупателя больше (хотя бы тем, что у него не расходились швы). Еще через несколько минут привереда откинул плотную шторку и вышел на середину помещения, встав напротив большого зеркала. Повернулся одним боком, другим, удовлетворенно качнул головой и совсем было собирался произнести что-то довольно-хвалебное (по крайней мере, приказчику хотелось бы на это надеяться), как заметил какой-то непорядок в своем отражении. Слегка нахмурился, поглядел еще раз, а затем сделал такое движение руками, словно бы собирался кого-то обнять. Резко.

Тресь!

Важный господин такому звуку явно не обрадовался. Стягивая с себя сюртук, у которого образовалась неплохая «вентиляция» по бокам, он чуточку недовольно, но по-прежнему добродушно попенял:

– Ты что же это мне, голубчик, всякую ерунду подсовываешь? Никак зубы жмут?

У работника торговли на такую претензию едва не отнялся язык. Но не от стыда: плотную фигуру мужчины охватывали ремни, складывающиеся в подобие упряжи. На которой, в свою очередь, крепилась кобура для пистолета – слева и пара длинных узких карманчиков справа. И не только крепилась, но и не пустовала, тускло поблескивая вороненой оружейной сталью. В голове как будто щелкнуло, и все стало на свои места: заметная военная выправка, господские манеры и явная привычка приказывать. К нему пожаловал богатый отставник! У зазывалы (подрабатывающего иногда и вышибалой) при виде такой картины тоже сделалось нехарактерно задумчивое лицо. Словно бы он в первый раз в своей жизни задумался, не следует ли ему сбегать до ближайшего постового-полицейского. Ребра ведь того, не казенные.

– Виноват-с!!! Больше не повторится!!! Сей момент все исправим, ваше благородие!

Тут же словно из воздуха соткался брат-близнец дырявого сюртука, только сшитый гораздо добротней и не гнилыми нитками. Да и сидел он на покупателе не в пример лучше – ни морщинки, ни складочки.

– Ну вот, другое дело. Вот это…

Удоволенный и оттого резко подобревший мужчина небрежно кивнул на прежнюю свою одежку, висящую на деревянной перекладине рядом с примерочной кабинкой, и уронил на прилавок перед собой темный картонный прямоугольник-визитку.

– …доставите по адресу. Тому, что самый нижний – на Мясницкую. Сколько там с меня?

– Четвертная, ваше благородие!

– Кхм?!

Предатель купеческого сословия, молчавший практически все время, что находился в лавке, негромко кашлянул и скептически выгнул бровь. А в руках у него… Воистину, нет хуже врага, чем бывший друг! Ну или хотя бы коллега. Купчик держал в руках сапоги с особенными подметками – предназначенными для особенных покупателей. Тех, кто сильно торопился или недавно пожаловал в Первопрестольную и не знал некоторых особенностей местной жизни. Другим продавать обувь с подошвой из начищенного ваксой картона было трудновато.

– Виноват-с, ошибочка вышла! Со скидочкой аккурат пятнадцать рубликов получается, ваше благородие.

Приказчик с подступающей тоской подумал, что сегодня явно не его день. Судя по всему, его мнение разделял и зазывала. Или не разделял – обычно на диво жизнерадостный, здоровяк стоял с такой постной рожей, что можно было заподозрить его в чем-то нехорошем. Например, небольшой молитве на тему «господи, пронеси».

– Получи, любезный.

В раскрытом бумажнике мелькнула такая солидная стопка сотенных и разной сине-зеленой мелочи [26] , что продавец, несмотря на всю свою выучку, невольно прикипел к ней глазами.

– Ну что же, Тимофей Алексеевич, продолжим наш путь?

Двое мужчин покинули свой временный приют от непогоды и зашагали дальше, оставляя за своими плечами безутешного работника торговли – мало того что часть товара попортили, так еще и на покупки пришлось цену скинуть, куда как ниже реальной. Чтоб им пусто было, таким покупателям!

Впрочем, господ Долгина и Ярославцева подобные мелочи не волновали. Первый вспоминал, что он уже увидел за сегодняшнюю экскурсию по первопрестольной (собор Василия Блаженного и Кремль понравились больше всего), а что ему еще только пообещали показать, а второй… он просто радовался. Привычным с детства видам и шуму Москвы, палящему августовскому солнышку, тому удивительно свежему ветру, что всегда бывает после сильного дождя. Ленивой суете прохожих, важному постовому, стоявшему на перекрестке наподобие живой статуи, и даже экипажам, время от времени пролетающим мимо. Он радовался свободе!

Тимофей Ярославцев был типичным представителем торговой династии и сколько себя помнил – жил в Москве. И отец его жил, и дед, и прадед. Правда, последний был выходцем из Ярославской губернии и по документам числился крестьянином. Но по жизни своей был перекати-полем, то бишь сельским коробейником, и пришел в Первопрестольную на заработки аккурат перед одна тысяча восемьсот двенадцатым годом. Как-то перебедовал лихое время, затем торговал подержанными вещами и кое-какими поделками с родной деревни… Жизнь прожил долгую и достойную, не то что некоторые. Именно благодаря его трудам дед смог переехать на Смоленский рынок и открыть торговлишку, причем вполне приличной галантереей. Батюшка продолжил семейную традицию, торгуя с лотка на Сухаревке прямо рядом с лавками букинистов, и – ценой немалых лишений, трезвой жизни и жесточайшей экономии буквально на всем – открыл собственное заведение. Между прочим, прямиком в Китай-городе, рядом с Ильинскими воротами. Казалось, мечта исполнилась… Вот только ненадолго – во время большого пожара сгорела лавка, сгорел склад, а вслед за ними умер и отец – сердце не выдержало крушения дела всей жизни. Если бы не брат матушки, книготорговец Астапов, пошло бы семейство Ярославцевых нищенствовать или в приживальцы к родственникам. А так – подкинул немного денег, затем оплатил обучение племянника в Коммерческом училище – несмотря на то что сам отдавал каждый месяц немалую арендную плату за свою букинистическую лавочку (знаменитую, между прочим, на всю Москву). Одним словом – вывел в люди, за что тот и был ему безмерно благодарен.

– А это у нас Лубянская площадь, Григорий Дмитрич.

Долгин довольно огляделся и ненадолго застыл, впитывая в себя очередной вид Москвы. Затем щелкнул портсигаром, затянулся и мимолетно скользнул опытным взглядом по изящной фигурке и прочим достоинствам очень даже хорошенькой барышни, проходящей мимо него по тротуару. Хмыкнул, и с глубоким удовлетворением подкрутил кончики усов. Его явно заметили!

– Хороша!

Тимофей согласно кивнул, недолго постоял, определяясь, и решил, что на роль следующей главной достопримечательности прекрасно подойдет Сухарева башня [27] . Потом можно будет оглядеть Шереметьевский странноприимный дом [28] , затем насладиться видом любимицы всех московских букинистов, церкви Троицы Живоначальной в листах [29] , ну и напоследок немного пройтись по Сухаревскому рынку. Кстати – рынок этот был целым миром, расположившимся на двух тысячах квадратных саженей, со своими «аборигенами», завсегдатаями и неписаными законами. Собственно, отличнейшее знание Москвы вообще и подобных «Сухаревке» мест в частности и вызволило его из долговой кабалы, в которую он попал (нашлись люди добрые, просветили) не без сочувственного участия одного купца-миллионщика. С-сволочь!